Повесть о Татариновой. Сектантские тексты [litres] - Анна Дмитриевна Радлова

корабля,

Как мне без паруса от ветра не сломиться,

Как мне, черной, перед Господом обелиться,

Как мне, глухой, от Господней трубы проснуться,

Как мне, круглой, без мачты до Господа дотянуться?

Разольются реки, подземельные загремят ключи,

Богородицу свою не ищи,

По ступеням восходит Она в Господень Дворец,

На крыльце встречает ее Небесный Отец,

Возлагает на голову нетленный венец.

Голове ее отрубленной поклоняемся, слава!

Сердцу ее семистрельному,

Семью стрелами, семью смертными грехами раненому,

Нам, грешным, в утешенье подаренному поклоняемся.

Слава, честь, держава

Во веки веков

Аминь.

Петербург. 2 февраля 1922

Крылатый гость

Сергею Радлову

Ангел вылил фиал свой на солнце;

И дано было ему жечь людей огнем.

И жег людей сильный зной и они хулили имя Бога, имеющего власть над сими язвами, и не вразумились,

чтобы воздать ему славу.

(Откровение Иоанна Богослова. Гл. 16, ст. 8, 9)

Ангел песнопенья

Жаркий, душный, душистый ветер,

Звон непрерывный, в жилах свирель,

То вчерашний ли хмель,

Или жаркая вьюга, круженье, пенье,

                                                       радельный вечер.

Как оперенные стрелы – глаза его, он —

                                                            шестикрылый.

Гончаровой снились такие ангелы

                                                  в московских снегах.

Гость крылатый, ты ли, ты ли?

Ведь сказано – любовь изгоняет страх.

Сладкий ужас залил мне грудь и плечи,

Песню нудишь, а из губ запекшийся рвется крик.

Какой знахарь от смертельного поцелуя излечит?

А прежде ты был мне добрым братом,

                       мой страшный, мой страстной,

                       мой страстный двойник.

Вот раздвинулись бесшумно стены, мы летим

                                     над Васильевским островом,

Вот мелькнуло Адмиралтейство, Россия, потом,

                       покачиваясь, поплыла ржавая земля.

Ты распластан и пригвожден крылами острыми

К носу воздушного моего корабля.

Лечу зигзагами по небесному черному

                                                              бездорожью,

Бездорожный волк бежит по черному снегу

                                          яростным талым мартом,

Прямо в глаза мне глядят грозные глаза Божьи,

А я обеими руками прижимаю к себе российскую,

                                рваную, географическую карту.

Январь 1922

Разговор

Не до любви нам, поправшим смерть смертью,

Был бы хлеб да Бог, а любви не надо.

– Нет, ни хлебом ни Богом не утолить

                                                  ненасытного сердца,

А над сердцем бывают только Пирровы победы.

Можно сердце камнями завалить, можно

                                  выстроить Эпирские фаланги,

Можно из людей и слонов воздвигнуть к небу

                                                           пирамиды туш,

И будет черный ангел

Искать праведные среди неправедных душ.

Можно звоном, лязгом, криками битвы

Заглушить сердца горестный робкий стон,

Но через сотни лет, в чужой перед чужим Богом

                                                                      молитве,

Он зазвучит как псалом.

Сердце, как коршун цыплят, сжирает

                                               пространство и время,

Двухтысячелетнее бремя Любви поведай.

– Сухая и жаркая, как груда песка,

Сжигает меня тоска

Златошлемого эпирского царя,

Когда он смотрел, как римская заря

Вставала над его победой.

Июль 1921

Была ты как все страны страной

С фабриками, трамваями и калеками,

С грешными городами и чистыми реками,

И зимой была стужа, а летом зной.

И были еще просторные поля, буйный ветер

                                          и раскольничьи песни —

– Сударь мой, белый голубь, воскресни —

А Европа, слушая Шаляпина, ахала

– Какого гения породила черепаха —

Черепахой была ты, а стала от Черного моря

                                               до Белого моря лирой,

Плоть твою голубь расклевал и развеял

                                                            по полю ветер,

Снится в горький вечер пустому миру —

Ни трамваи, ни фабрики, ни Шаляпины, а песня —

Сударь мой, белый голубь, воскресни.

……………………………….

Облаченная в злобу врагов и друзей,

Прижимая к груди огромную русскую лиру,

Я стою и свищу и пою, мир земной,

                                                    у твоего изголовья,

А ты исходишь ко мне потаенной

                                                   хмельною любовью.

Январь 1921

Юр. Юркуну

Остри зренье, напрягай слух.

Слышишь, огненный Дух

Два тысячелетия тому назад или сегодня

Вылетел из золотого сада Господня,

Огненным шаром взлетел, взыграл,

Стаей желтых птиц обернулся, упал

На блаженные апостольские головы.

Дыханьем растопил сердца как олово.

Боже, блажен, блажен,

Преодолен земной плен.

Боже, Боже, Боже мой,

Ноши моей не снести домой.

Стал мне львиный косматый рык

Нежный родной язык.

Не из уст, из спрятанного сердца крик.

Стало солнце – тьма, а луна – кровь.

Боже мой, это твоя любовь.

Заблудилась в веках малая птица,

Во все окна грудью бьется, стучится.

Все века похожи, груда черных домов,

                                        один мертвый черный век,

Только пестрые сны видит человек.

Птица над домом моим кружит,

Птица в сердце мое летит.

Грудь расклевала, клюет и пьет,

Теплая кровь тихонько поет.

Господи милый, поверь, поверь,

Я хорошую песню спою теперь.

Плоть разорвалась, хлынула кровь —

Боже мой, это Твоя любовь.

Душе Святый, мне не надо ни вина,

                                                ни пшеничного хлеба,

Как дети в вербное воскресенье говорю: Осанна.

А надо мною каменное Патмосское небо,

Не пробитое воплями Иоанна.

Ноябрь 1921

Твоя грудь разве выдержит

                                   сумасшедшего сердца удары?

Сердце выдержит ли